Все лица данного текста являются совершеннолетними.

Дерек не употреблял спиртное слишком часто, но отпраздновать отпуск должен был. Он пил, когда выходил из заказанного корпорацией «праздника», и тогда, когда приперся в комнату к Стайлзу со спизженным из рестораном фужером вина через окно. Мальчишка предсказуемо бесился и ругался, а мужчина позволял своей паре говорить на повышенных тонах до тех пор, пока не прозвучало заветное:

отца не будет всю ночь.

. Да, юноша жил все еще с отцом, не смотря на свой полный двадцатник.

Только тогда.

Тогда Дерек блаженно прикрывает глаза, откликаясь несобранными междометиями. Бокал медленно перемещается на кофейный столик, пока руки находят более приятное занятие — покоятся на бёдрах юноши, иногда чуть надавливая на выпирающие кости.

— Любишь ли ты меня? Потому что я… — Хейл не выдерживает, даже прекращает говорить в то время снова делает мелкий глоток из ранее отставленного бокала и тянется к губам, потому что чувствовать Стайлза ещё ближе сейчас необходимо.

Перед тем, как губы оборотня достигают своей цели, подросток успевает шепнуть раздраженное согласие, после чего тонет во вкусном и пьянящем поцелуе, вылизывая настойчивый язык Дерека. Руки сами тянутся под ткань рубашки, пальцы накрывают сначала живот, потом пересчитывают ребра, останавливаясь на сосках и массируя те круговыми движениями.

Одну ладонь под футболку: выработанный алгоритм, который заставит забыть все, что было сказано до. И Дерек едва не стонет, как только губы Стилински касаются его шеи — слишком чувствительная зона для пьяного волка. Затем отступает вглубь комнаты, медленно опускаясь на кровать, даже не видя ту, и утягивает мальчишку за собой. Мягко держа за бёдра, чуть надавливает на плечи, заставляя опуститься на подушки, так настойчиво, но в то же время грациозно и изящно, как, в общем-то, послушным волкам и подобает.

Оказавшись в горизонтальном положении Стайлз смелеет, отпихивает хмуроволка от себя, заваливая того на лопатки и садится сверху, опираясь руками по обе стороны от темноволосой головы, а попой ерзая на бедрах. Наклонившись к шее хищника, расстегивает верхнюю пуговичку Хейловской рубашки своим языком, попутно целуя освободившийся участок. Еще две пуговицы вытолкнуты из петелек, еще четыре, а потом очередь дошла и до пуговицы на штанах, хотя там пришлось немного повозиться. Наградив себя звуком разъезжающейся ширинки, взял обратный курс, поднимаясь укусами/засосами обратно к мягким губам. Стилински скользит руками вдоль тела мужчины, одной не сильно сжимая его горло, а второй пробиваясь точно под резинку штанов, сквозь ткань нижнего белья обхватывая головку члена тремя пальцами и сжимая.

Ах.

Дерек-волк дергается не то от неожиданности, не то от смелости юноши, от вседозволенности и такой откровенной близости, одновременно пугающей и манящей. Пальцы, наконец добравшиеся до члена, заставляют брюнета издать глухой совершенно неконтролируемый рык, который словно бы эхом отдается в его собственном сознании. Горячий язык подростка широко проходится по кадыку волчары. «Мои зубы — твое горло» — вспоминается вдруг, пока сам «опасный зверь» пытается удержаться на руках, расставленных по обе стороны от груди юноши. Ямка меж ключиц — почти святое место на теле Хейла. Вкусно.

Дерек вновь рычит и вдруг опускается бедрами вниз, начиная тереться пахом о пах.

Главное не забывать дышать. Вдох — комнатная температура забывает о том, что она, в общем-то, комнатная, и стремительно превращается в вулканическую, заставляя тело пылать. Выдох — стон.

— Дерррр, — не произносит. На выдохе одними губами, чтобы поджучить собственное сознание и доказать еще раз: это Дерек, такой «мой», такой желанный. Лишь от одной этой мысли можно кончить.

С шеи вторая рука спускается на чужой пах, впрочем, как и сам мальчишка. Приподнимаясь с помощью ног, парень шустро спускается вниз, всё также находясь в положении «накрыло хмуроволком и не отпускает».

Руки действовали целеустремленно — сначала приспустили штаны, потом медленно и тягуче прошлись по внутренней стороне бедра — дразня, закончив свой путь на ягодицах. Добивая пошлость момента, язычок касается уретры, быстро шевелясь, будто пытаясь проникнуть внутрь.

В глазах Дерека снова плывет, поэтому мужчина жмурится, пытаясь вспомнить значение слова «равновесие» — с трудом, но удаётся. Словно сойти с картин Эдварда Мунка, испытывать высшую степень удовольствия, знать, что Стилински так близко и настолько рядом, что помутнение рассудка — вполне ожидаемый и понятный побочный эффект.

Умирать, умирать, умирать.

Мужчина и вовсе не замечает, как рефлекторно подаётся бёдрами вперёд, слегка небрежно, но достаточно, чтобы вызвать ещё один тихий собственный стон. Такой, что скулы порочно сводит, а сам Хейл, поддаваясь желанию, откидывает голову назад, полностью обнажая шею.

Ненадолго.

Не то остатки здравого разума, не то Высшие силы заставили очнуться, вспомнить своё имя и спешно найти предплечья, резко дёрнуть и вернуть подростка на прежнее место. Причмокивающий, такой непотребный звук нарушил череду вдохов-выдохов/стонов, пока пальцы умело обнажали кожу на бёдрах, освобождая мальчишку от ещё пары ненужных вещей.

Ладони ложатся на ягодицы, чуть сжимают, раздвигают и добираются до дырочки, обводя, а после играючи проникая внутрь, медленно, дабы не причинить лишней боли — она была явно ни к чему. Услышать то самое с-с-сука, которое так заводило — новая цель, желание и почти нужда.

Стайлз в упор смотрит на мужчину, заставляя себя расслабиться и перестать морщиться, поддаваясь пальцам навстречу, насаживаясь практически на все фаланги. Переставая мученически шипеть (как обычно делают коты, завидев собаку), легким движением зарылся в свои уже мокрые от пота волосы.

Рука Дерека непроизвольно тянется к тумбочке, опрокидывает пару вещей, аккуратно обходит бокал и наконец находит тюбик, гораздо более прохладный, чем его собственные пальцы. На то, чтобы растереть смазку в ладонях нет ни времени, ни желания, потому откупоривает баночку и достаёт пальцы, стараясь на медлить и секундой/двумя/тремя позже пальцы вновь входят внутрь.

Свободной рукой Хейл крепко держит мaльчика за загривок, проводит большим пальцем по шее не то для того, чтобы успокоить, не то просто потому что хочется раз за разом его касаться.

Снова достаёт пальцы, но на этот раз, чтобы заменить их головкой собственного члена, действуя ещё медленнее, целуя ещё настырнее и погибая от такой смертельно-невыносимой близости.

Ноги Стайлза свело легкой судорогой, мир покачнулся и пал к ногам мужчины, как мелкий бесенок напряженно ткнулся губами в изгиб шеи, совсем не слышно умирая стонами туда. Пластинка с «Дерек, Дерек, Дер…» резко сменилась на «бля, бля, бля».

Было приятно ощущать твердый член, что проталкивался всё глубже (хотя при каждом новом покоренном миллиметре возникала мысль: куда еще дальше там.), ощущать остро все неровности венок, заглушать болезненную пульсацию попытками сжаться, понимать, что, здрасте, это всё теперь в нём!

— Погоди секунду, — трясущиеся руки упираются в грудь, а подросток, задержав дыхание будто перед прыжком в воду, резко подается бедрами вниз, принимая хуй в себя полностью. Вот тут то и накрыло. Кто орет? Он орет. Зато ближе уже точно некуда.

Альфа позволяет себе не двигаться ровно секунду, отдышаться и дать юноше перевести дух, но не больше — момент будет окончательно потерян. Медленно выходит и снова заполняет Его мир собой, проникая туда, куда другим бы уже сам не позволил, разнося выстроенные (и свои/и чужие) устои в хлам, заставляя забыться. Поначалу просто даёт привыкнуть, но затем начинает набирать темп, крепко держа мальчишку, словно он растворился бы, если бы мужчина позволил себе отпустить.

Не замечает, как стонет сам. Глухо, едва слышно, иногда проговаривая его имя или дурацкие признания на старом-волчьем, красиво-лунном.

В глазах темно, а легкие сдавливает так, словно Стилински вышел без скафандра в открытый космос. Вот только никакая галактика не способна принести столько удовольствия.

— Твою бля-а-а, — громкий мат переходит на не менее громкий стон, пальцы пытаются найти опору, цепляясь за плечи, шею, одеяла или подушки — в сгустке эмоций не понятно. Первый толчок — больно, всё еще хочется вытолкнуть из себя скользкий из-за смазки твердый член, но в попытках это сделать, дает проникать и проникать полностью.

Последующие шесть вечностей — только жжется всё внутри, а потом… потом вновь удар по нервным клеткам, тело вздрагивает и стремится почувствовать это еще раз.

Дальше были горячие руки, пошлейшие звуки удара тело о тело, не менее пошлое хлюпанье, карие затуманенные страстью глаза и сходящий с ума в припадке чистого восторга он.

Стайлз не заметил, когда начал с упорством сучки подмахивать в такт движениям руки, когда и не вспомнив про смущение начал просить ещё, переходя с хриплого «пожалуйста» на рычащее «трррахай». Случись сейчас апокалипсис или пришествие отца — было бы всё равно, ибо хрипло покрикивая /когда успел только голос сорвать? / он приближался к пику.

Сжимая внутри себя без остановки вдалбливающуюся в него плоть, мальчишка дернулся и изогнулся. Близко… очень близко. Плевать на порнушку, в которой не кончают по двадцать минут. Стоит взглянуть в ставшие приоритетом на оставшуюся жизнь дикие красные глаза, как собственная плоть психует и просто изнывает от желания разрядиться…

Удерживает, Стайлз удерживает это как можно дольше, не забывая, что тут он не один.

Губы в губы, ноги обхватывают бедра. Близко…

— Я… — мальчишка срывается на вой, ударяя ногами по кровати и бездумно вертя головой. — Сссссссейчсссс

Дерек и сам понимал, что до разрядки осталось немного, независимо от единицы измерения. Секунды, метры, ньютоны и вольты — всё смешалось, переплелось и забылось, потому что внимание мужчины было приковано к Нему. Губы в губы, то резко, почти больно, ноюще, то нежно и ласково, словно целовал дитя, а не человека, которого и впрямь хочется заполучить. Излишняя самоуверенность или здравый смысл — не понимал, оставалось надеяться, но и на это сил уже не хватало, потому просто позволял себе раз за разом теряться в ощущениях.

Наверное, он еще слишком невозможно пьян.

Рука на члене паренька двигалась в такт движениям бёдер, по крайней мере, очень старалась, но порой всё сходило до автоматизма, а сам Хейл лишь мельком упоминал Всевышнего, пытался (на самом деле, это стоило невероятных усилий) дышать и погибал в нём (какие весёлые двусмысленные метафоры).

Секунда, толчок, вдох, стон, выдох, пара секунд, новый толчок — жизнь сужается до движений, до ощущений и до рычащего «Стайлз», неизвестно, произнесённого вслух или умолчанного.

Пара последних толчков и на большее его не хватает, дрожь бьёт по пальцам, сам мужчина невольно хмурится и откликается громким стоном, после чего заполняет дырочку мальчишки белёсой жидкостью.

Стайлз буквально рыдает, вгрызаясь в собственное запястье, чтобы не кричать. Сейчас кричать нельзя. Сейчас он тонет в стонах мужчины, ловя их губами и насмерть впечатывает в свою память…, а уже потом можно разбиться самому.

Стилински видел и чувствовал как в замедленной съёмке, в немом кино — уши заложило, тело ломается под сильными руками и уже не способно двигаться, застывая дрожащей куклой. Из горла хрипы и вот, накрывает долгожданным оргазмом, сопровождаемым пошлым хлюпаньем и влагой внутри, которая, впрочем, пока не чувствуется.

Минута, две, может чуть больше и Стайлз расслабленно откидывается на подушки, купаясь в истоме и бездумно смотря в сторону. С языка просится признание… недопустимо, но слетает раньше, чем его можно было остановить или утопить в нежном поцелуе.

— Люблю тебя, — просто, надрывно, осипшим будто после тяжелой болезни голосом, давно заезженно. В ушах звенит тишина, в мозгах… тоже. Тянет спать, но до душа доползти необходимо /о чем вещает стекающая из дырочки сперма и уже влажная простынь/, на животе месиво не лучше… кажется забавным сейчас опустить в эту жидкость пальцы (что и делается) и по свински размазать по чужой /это слово теперь зачеркнуто трижды и сожжено/ по груди возлюбленного, хрипло рассмеявшись.

— Всё, выходи, а то сейчас сдохну, — раскинув руки в стороны, предпринимает нелепую попытку отдышаться. На душе пульсирует солнце.