«Иные дороги кажутся прямыми, но конец их — путь к смерти»

(Еккл)

***

Жарким июльским полднем в тени у забора под высоким тополем сидела на скамеечке старуха и обмахивалась подолом платья. «Чё, старая, могилу свою проветриваешь?», — Лёвкин, щурясь на солнце, и щерясь беззубым ртом, смотрел на старуху.

Михеевна, пренебрежительно окинув взглядом усохшую фигурку Митрича и, усмехнувшись, ответила: «В моей могиле ещё можно покопаться, а твой-то покойничек уже не встанет».

«Тьфу, ты, сстерва!», — в сердцах сплюнул Лёвкин и пошёл, крутя головой и бормоча под нос. У соседей хлопнула калитка.

«Здрассьте, баб Люб», — соседка Люська, с сумкой в руке, скорым шагом прошла мимо Михеевны.

«Люуууськ», — окликнула её старуха, — «ты за хлебом?».

«Да, баб Люб; занять на вас?».

«Займи, милая, я щас подойду», — и Михеевна пошла в дом за сумкой.

***

Хлеб ещё не привезли. Поздоровавшись с курящими на улице мужчинами, баба Люба зашла в магазин. У окна, сбившись в кружок, женщины перебирали деревенские сплетни.

«Здорово бабоньки», — Баба Люба подошла к ним.

Загоревшая как головёшка, Тайка, работавшая на свиноферме, кивнув головой, продолжила: «... ну, вот, а она как впилась ему в ухо, так и откусила!».

«Прям совсем?», — у Люськи округлились глаза.

«Та нее, она тока кусочек ему отцапала, ходит теперь замотанный», — и, повернувшись к Михеевне, пояснила: «Да Райка, сменщица моя, вчера опять со своим подралась».

С улицы раздался сигнал хлебовозки; мужчины потянулись в магазин, и все двинулись к прилавку, распределяясь в порядке очереди.

***

Вечером баба Люба задумала тесто на пирожки и, просеяв муку, сунулась в холодильник за яйцами.

«Бааа», — покачала она головой, — «а яйца то у меня кончились». Вытерев руки передником и, обувшись в калоши, пошла к Люське. Баба Люба хозяйство не держала, покупая молоко и яйца у соседей. Во дворе к ней подкатился, вихляя задом и приседая, лохматый комок.

«Ну, чё ты, Бурашка? Где твои хозява?», — ласково спросила она.

Пёс подпрыгнул и лизнул руку. Брезгливо отдёрнув её, старуха отмахнулась: «Отстань, Буран, фу».

«Спать, что ли так рано улеглись, молодые», — пробормотала она, заглядывая в окна.

Обойдя веранду, осмотрела двор. Дверь в летнюю кухню была приоткрыта, но свет не горел. Заглянула в стайку: сонно копошились на нашесте куры, томно и шумно вздыхала корова, жуя жвачку, повизгивали поросята, не поделив место в углу. Соседей не было. Увидев, пробивающийся из оконца баньки свет, она, наконец, сообразила, что Люська с Жоркой в бане.

Постояв в раздумье, хотела уже идти, но вместо того, чтобы пойти к калитке, вдруг подошла к окну баньки и... заглянула.

Люська, наклонившись, опиралась руками о полок, опустив на него голову, а сзади, сжимая бёдра жены и, закатив глаза, возёкался Жорка.

Старуха отшатнулась с захолонувшим сердцем и тут же снова прилипла к оконцу.

Ритмично колыхались груди, и елозила по полку Люськина голова. Жорка, хватая воздух ртом, судорожно дергался, вжимаясь животом в Люськину жопу.

У старухи заломило своды, и от низа живота удушливой волной плеснулась к груди похоть.

Люська подняла голову и, встретившись взглядом со старухой, с усмешкой сказала что-то.

Жорка, содрогаясь в конвульсиях и не останавливаясь, ответил: «Ааа, пусть смотрит, свою ебу, не чужую», — и осклабился.

Михеевна отстранилась от оконца и опёрлась рукой о стенку. Колени тряслись, перед глазами маячила Жоркина ухмылка, сердце билось готовое вот-вот выскочить из груди, по ляжкам заструилась горячая влага.

«Оооо, обосссалась старая кляча», — усмехнувшись себе, Михеевна пошла домой.

***

Всю ночь она не могла заснуть.

Бередили душу воспоминания; из глубины подсознания всплыла, утихшая давно уж было боль о мертворожденном сыночке, как живой вставал перед глазами Иван, так и не вернувшийся с войны. Только под утро она забылась коротким сном, который смутил её окончательно: во сне она совокуплялась во всех мыслимых и немыслимых позах с какими-то нагло ухмылявшимися здоровенными парнями, лиц которых не запомнила.

Баба Люба встала, кряхтя и охая с кровати и, подойдя к шифоньеру, достала чистые трусы. Надевая трусы, замерла, как бы прислушиваясь, и вдруг с силой сжав ноги, села на кровать. Плоть жаждала мужчины; зуд в промежности был нестерпимый и она, не вытерпев, сунула руку между ног.

Зуд стал утихать, только после того, как она, испытав наслаждение, со стоном опустилась на подушку.

Встав через четверть часа и, ополоснув лицо, сходила в туалет и, вспомнив про тесто, снова пошла к соседям.

Люська, поздоровалась, как ни в чём не бывало, и разговаривала и вела себя как обычно.

«Може она и не видела меня вчера?», — подумала Михеевна и, отдав два рубля за десяток яиц, пошла домой.

***

Придя с работы, Витька в пух и прах разругался с женой из-за ужина, который она не успела приготовить. Галька оправдывалась тем, что ходила за ягодами, потом эти грёбаные ягоды перебирала, потом из этих грёбаных ягод варила варенье, потом доила корову, потом топила баню, потом...

Опрокинув залпом стакан водки и, занюхав рукавом, Витька выскочил из дому, хлопнув дверью так, что мигнул свет на кухне.

Галька стояла над кастрюлей и, глотая слезы, хлюпала, давясь рыданиями.

Выйдя за калитку, рванул по улице в конец деревни, матюгаясь и злясь на себя и жену, что сегодня опять не даст. Дойдя до летников, повернул налево и, пройдя полевой дорогой огибающей деревню, свернул в проулок, ведущий к школьной поляне. Впереди в сгущающейся темноте маячила фигура и, догнав, он узнал бабу Любу. Та, повернувшись на звук шагов, тоже узнала его.

«Здравствуй, Ви...», — в этот момент он и набросился на неё. Схватив за плечи, с силой, резко развернул и толкнул. Старуха, охнув, упала лицом в траву. Витька прыгнул на неё и, задрав подол платья, стал стягивать трусы. Старуху била дрожь, но она не сопротивлялась и не кричала, а только скулила, уткнувшись в траву. Трясущимися руками он рвал ремень на брюках, чувствуя, как пульсирующими толчками наливается и твердеет плоть.

«Ах, ты ппаршивец!», — кто-то сшиб Витьку со старухи. Витька подскочил и побежал, поддёргивая брюки и застёгивая ремень.

***

Мужчина помог бабе Любе встать. Подтягивая трусы и, оправляя подол и, стыдливо пряча глаза, Михеевна пробормотала, заикаясь: «Ой, Вв... Володенька, ты ведь от бесчестия меня спас. Он ведь, ирод, снасильничать меня хотел», — по щекам струились слёзы.

«Тёть Люб, кто это был? Я в темноте не успел разглядеть, а он вишь как резво-то убёг!».

«Да Вв...», — старуха осеклась.

«Кто, кто, тёть Люб?»

«Да, Вволоденька, он же со спины на меня нна... напал», — ужасаясь тому, что говорит, ответила старуха.

«Ну, ничего, ничего; узнаем, найдём. Пойдём, Михеевна, я провожу тебя до дому».

***

Хмель как рукой сняло. Видя, что за ним не гонятся, Витька пошёл шагом. С содроганием вспоминал то, что произошло всего лишь несколько минут назад; но дикое возбуждение, которое он испытал, стягивая трусы с беззащитной и не сопротивляющейся старухи — будоражило.

Свет на кухне горел и Витька, стараясь не шуметь, поужинал и пошёл в баню. Напарившись и напившись квасу, улёгся спать на веранде.

Галька не спала, надеясь, что Витька всё-таки придёт к ней, и даже всплакнула. Так и не дождавшись, уснула, со слезами на глазах.

Утром, собираясь на работу и, мучаясь от стыда за вчерашнее, Витька подумал, что нужно зайти к бабе Любе и попросить прощения. Решив, что зайдёт после работы, успокоился и сел завтракать.

Галька доила корову.

***

Работал Витька в звене по заготовке сенажа.

Ровно и деловито гудел МТЗ, оставляя за собой стерню, а справа и чуть сзади ехал ЗИЛок в кузов которого, из хобота транспортёра, вываливалась кусками зелёнка.

Жаркий, ясный и солнечный июльский денёк. В знойном мареве плавилась трасса бетонки, высоко в небе кружил коршун. Приторный аромат свежесрезанной травы мешался с запахом мазуты. Рубашка потемнела от пота, ветерок приятно холодил спину. Бибикнув отъехал с заполненным кузовом Валерка и Витька, сбросив газ, остановился и, выставив ручник, спрыгнул на землю. Потянулся до хруста в суставах, разминая затёкшие мышцы, и пошёл к берёзовому колку; там, в тени, стоял логушок с водой. Напившись, и ополоснув лицо и шею, пошёл вдоль кромки, собирая в траве вызревшую землянику. Напитанная солнцем и подвявшая ягода таяла на языке, оставляя едва ощутимый горьковатый привкус.

Вечером, звеньевой Пашка Патрушев, сказав, что звено перевыполнило сменный план, предложил это отметить; напомнив, что Витька и Валерка ещё должны литр водки.

Три дня назад он наспор выпил поллитру, не прерываясь и не переводя дыхание. Отшвырнув пустую бутылку, сухощавый и жилистый Пашка обвёл взглядом приятелей и, усмехнувшись, развернулся и пошёл. Друзья смотрели вслед, ожидая, когда Пашка завалится в траву, но тот уходил, даже не шатаясь.

Впереди было два выходных, и Витька с Валеркой согласились. Пашка пригласил друзей к себе, и они хорошо посидели, разойдясь ближе к одиннадцати ночи.

Проходя мимо дома Михеевны, Витька увидел свет в окне. Он был пьян и... море по колено.

***

В эту ночь ей снова снились бесы, совокуплявшиеся с нею по очереди и скопом.

Проснулась с зудом в промежности и сильным желанием. Баба Люба села в кровати, чтобы удобнее было мастурбировать. Через полчаса зуд стал утихать.

Вспоминая вчерашнее, сожалела, что... Витьке помешали.

Днём прополола грядку с морковкой, вечером поливала капусту; Витька не выходил из головы.

Уже приготовившись ко сну, вспомнила, что не замкнула на крючок дверь.

Стукнув костяшками по косяку, Витька открыл дверь и переступил порог.

В проёме комнатной двери в ночной рубашке с распущенными волосами стояла баба Люба.

Бабе Любе в прошлом году минуло восемьдесят. Годы не согнули её; лицо, хоть и с пожелтевшей пергаментной кожей, не было изрезано морщинами и только дряблые складки шеи выдавали возраст.

Витька встретился взглядом со старухой и замер в замешательстве. Мелькнувшая мысль, даже пьяному, показалась дикой: «Она хочет его».

«Но ведь он пришёл попросить прощения».

Михеевна дрожала всем телом, как будто замёрзла и эта дрожь передалась Витьке, а вместе с дрожью и возбуждение.

***

Сидя верхом на старухе, лежащей на полу вниз лицом, и стягивая с неё трусы, охваченный животной похотью, забыл, что горит свет, и дверь не замкнута.

***

Кончив третий раз, слез со старухи.

Хмель прошел; возбуждение сменилось апатией и перешло в отвращение.

Встав, подтянул трусы и брюки и вышел, застёгивая ремень.

Старуха села; промежность, ягодицы и даже живот были испачканы липкой слизью. Встав и, подтеревшись трусами и ночнушкой, пошла к кровати.

***

Этой ночью бесы не снились ей.

***

Придя домой, сразу же пошёл в баню, натопленную женой. Галька хотела с ним, но Витька, стараясь не встречаться глазами с женой, пошёл мыться один, сославшись на усталость.

Брезгливо морщась, долго и тщательно отмывался. В голове было пусто, как будто вместе со спермой вытекли и мозги.

Напившись квасу, ужинать, не стал и заснул, едва голова коснулась подушки.

***

Сильный зуд и желание, так что приходилось мастурбировать, были только с утра. В течение дня зуд беспокоил не так сильно, и баба Люба отвлёкшись каким-нибудь занятием, не замечала его. В магазин она старалась ходить днём, до обеда; в это время дня редко встречались молодые мужчины, возбуждавшие её.

***

Галька была старше Витьки на три года и замуж вышла, насидевшись в девках. Свадьбу сыграли два года назад, но Галька не беременела. Год назад прошла обследование в консультации в областном центре. Ей объяснили, что матка имеет загиб и сперма не может попасть в матку, если во время полового акта муж лежит сверху. Приехав домой, преодолевая стыд, рассказала мужу в какой позе он должен её еб...

Через полгода, снова поехала в консультацию. Снова прошла обследование, и врач-сексопатолог сказал ей, что обследование должен пройти и муж, так как её репродуктивная функция в норме.

Но Витька, выслушав её, отмахнулся, грязно выругавшись в адрес врачей.

***

В один из дней, баба Люба собралась и поехала в районную поликлинику к гинекологу.

Отсидев час в очереди с женщинами, зашла в кабинет. За столом сидел молодой, лет 30 мужчина и, что-то записывая в карточку, и не взглянув на вошедшую, сказал: «Садитесь».

Баба Люба села на стул и, опустив глаза, чтобы не видеть врача, сдвинула ноги.

Запись в медицинской карточке:

— при осмотре — наружные половые органы в состоянии старческой атрофии, крауроза нет, вульва в глубоких расчёсах;

— при внутреннем исследовании: матка маленькая, придатки не определяются, параметрии свободны.

Диагноз: постклимактерическая нимфомания.

Рецепт: монобромистая камфара.

Повторное обследование через две недели.

Предложено пройти обследование у сексопатолога в областной больнице.

****

В облбольницу Михеевна не поехала.

Таблетки не помогли; в первые дни зуд был меньше, а потом всё стало как прежде.

Раз в неделю, ближе к полуночи, приходил Витька...

***

Отношения с женой были натянутые. Витька стал чаще выпивать с друзьями-собутыльниками. Иногда домой его приводил Валерка, Галькин одноклассник. Вдвоём они укладывали, не стоявшего на ногах Витьку, на кровать и он мгновенно засыпал. Когда приходил сам, изрядно пъяный, ругался, ревнуя Гальку к Валерке, но руки на жену не поднимал.

Через неделю, после того как он первый раз побывал у Михеевны, Витька снова напился. Повод был: день рождения у звеньевого Пашки Патрушева. Домой с попойки шёл один. Увидев свет в окне Михеевны, ухмыльнулся и свернул к калитке.

Дверь была замкнута изнутри на крючок и, подойдя к светящемуся сквозь тюль занавески окну, легонько стукнул по стеклу.

Занавеска сдвинулась и баба Люба, щурилась в темноту, пока Витька не догадался прислониться к стеклу лицом. Не удивившись и не испугавшись, Михеевна прошла в сени и открыла дверь. Здесь, в темноте сеней, едва переступив порог, он грубо и с какой-то ненасытной жадностью терзал её, завалив на половик.

***

На этот раз отвращения не было.

***

Развязка наступила 31 декабря.

Напившись допьяна, ещё до наступления вечера, Витька уснул на диване.

Проснувшись, опохмелился и, не видя Гальки, вспомнил, что они собирались на дискотеку в клуб.

В зале клуба стояла наряженная ёлка и гремела музыка. Вспышки цветомузыки высвечивали в темноте зала тени и фигуры танцующих. Толкаясь среди танцующих,

Витька увидел Гальку, а рядом с ней Валерку.

Схватив жену за руку и грубовато дёрнув, сказал: «Пошли домой».

Галька упиралась, выдёргивая руку, а Валерка, оставив их, присоединился к другим.

В темноте никто не увидел, как Витька ударил Гальку. Женщина, вскрикнув, упала на пол, а Витька, развернувшись и расталкивая людей, пошёл к выходу.

К Гальке подскочил Валерка и хотел поднять её с пола. Наклонившись, он увидел пятно на груди, проступавшее сквозь ткань платья и закричал: «Включите свет... выключите музыку... «.

***

Витьку нашли парни, недавно отслужившие.

Он прятался, весь дрожа, за стеной сарая на окраине.

На остановке возле клуба их окружила пьяная толпа мужчин и женщин. Все кричали, ругались.

Валерка стоял перед Витькой и повторял: «Ты что наделал?».

Кто-то за спиной Витьки взмахнул рукой, глаза Валерки обожгла брызнувшая жидкость и он сморгнул.

Витька поднимался с колен, по лбу струилась кровь, а на снегу валялось горлышко от разбитой бутылки.

***

«Баб Люб, ты слышала?... Витька Гальку порешил!»

«Оий божеж ты мой боже, ведь его ж посодют».

«Да, его и так уже в КПЗ посадили».

У бабы Любы отнялись ноги, в груди похолодело.

«Кто ж меня ****ь-то теперь будеээт?», — раскачиваясь на стуле, горестно подумала она.

«Чтооооо?!».

Михеевна взглянула на Люську.

Уголки Люськиных губ ползли к ушам, и баба Люба испугалась, подумав, что Люськин рот сейчас порвётся.

«Ничего, ничего», — и зажав рот, Люська выскочила в сенцы, на улицу, за ворота и уже тут, заржала не сдерживаясь.

Жорке показалось сначала, что Люська рыдает. Он метнулся к двери и, открыв её и, увидев хохочущую жену, подумал: «****ец! Рехнулась!».

***

Новость повергла всё взрослое население деревеньки в шок! Обсуждали, не стесняясь в выражениях. Старухи плевались, исходя желчью и втайне завидуя запоздалой Михеевной любви. Женщины, жалея Гальку, шушукались с похотливыми улыбками на лицах. Мужиков интересовало только одно: «Усохла ****а у Михеевны или ещё пригодна для использования? А мож он её тово, в жопу?».

***

Рана у Гальки оказалась не колотая, а резаная. Нож, попав в кость, скользнул, располосовав кожу на груди. Гальку, через неделю выписали из больницы.

А ещё через неделю был выездной суд, в деревенском клубе. Пришла вся деревня. Учитывая характеристики с работы и отзывы сельчан, Витьке дали 10 лет колонии общего режима. Бабы Любы на суде не было. Она уже вторую неделю лежала дома с температурой и Люська приходила к ней прибираться и приготовить. Когда Люська рассказала о суде, и какой срок получил Витька, баба Люба беззвучно заплакала и отвернулась к стене.

На следующий день, забежав в обед попроведать соседку, Люська нашла её мёртвой.

Галька, оформив развод и, уволившись из совхоза, уехала к родителям в другую деревню и там вышла замуж. Витька, освободился через четыре года, по амнистии и в деревню уже не вернулся. Могилку бабы Любы, в той части деревенского кладбища, где её похоронили, уже не отыскать.